Воспоминания Лидии Никандровны Музыковой (Сермягиной). часть 6.

Продолжение воспоминаний Лидии Никандровны Музыковой (Сермягиной).

И в последний раз мы были у родителей уже в 1936 году. Они уже жили на реке Тунгуске, в гиляцком стойбище Джармен. Тут были только гиляки, забавный народ, несколько похож на вьетнамцев по виду, но душевнее намного. Сколько я прожила, видела и жила с людьми разных национальностей, ни к кому у меня не было антипатии, как к вьетнамцам, они хитрые и очень настырные люди.

Летом 1936 года мы все съехались к родителям, кроме одного брата Александра. Была сестра с мужем, все спали в сарае. Сарай был большой и чистый. Каждый день ели свежую рыбу, мама пекла пироги, ходили в лес за грибами, за ягодами. В этом стойбище решили сделать гиляцкий колхоз, дали коров, пару лошадей, построили дома, но ничего не получилось в конечном счете.

Как-то захромала лошадь, пришли к отцу с жалобой, что делать? Он посмотрел и сказал: «Давайте её положим».
Положили на землю, а у нее заноза под копытом. Мама принесла ножницы, щипцы, чистую тряпку, все очистили, шерсть состригли, и отец щипцами вытащил занозу. Все сделали, и лошадь хорошо пошла.
Вот гиляк подошел к отцу и говорит: «Какой ты вумный, ну как Ленин, ну как Ленин, все знаешь».

Приехал как-то какой-то гиляк, окончивший институт Севера в Николаевске (в то время такой был), приехал с проверкой. Собрали собрание, пригласили моих родителей.
Стал выступать ученый гиляк и начал (не выговаривая шипящих) с того, что — «Вы сто, сволоси, так плохо работаете, я вас, гадов, всех пересазу, ах вы, так и растак вашу маму, я вас всех согну к сертовой матери» и опять маму, размаму.
Отец его за пиджак дергает, а он еще хлеще их кроет. Интересное племя.

В начале Советской власти было запрещено называть гиляк, тунгус, якут, надо было называть нацмен, т.е. национальное меньшинство. Но это держалось недолго.
Гиляки – это люди, которые полностью антисанитарны. Было так, жили они когда-то, как в Африке: стойбище, жилище на 4-х столбах – пол, крыша, стены – обшиты ветками, замазаны глиной, небольшая железная печурка. Залазили в жилище по жердям, т.е. срубленные жерди полого положены наверх у входа, ну и карабкайся как мартышка.
В конце 19 века пришли русские, адмирал Невельской под командой генерала Муравьева, наместника или генерал-губернатора Востока, открыли Амур, Охотское море и пр.пр. это большая история. Да, так с приходом русских, которые обратили на все и вся свое внимание, и у гиляков появились жилища. Стали они жить в домах.

Вот родился у них ребенок, они, не купая, заворачивают его в тряпку, уже готова постель – это сшитое из коры березы что-то похожее на корыто. Туда кладут ребенка. Под попой – дыра, к ней привязывают жестяную банку, это вроде горшка, по необходимости её отвяжут, выльют содержимое, и снова привяжут. Ребенок растет, ноги уперлись, из коры снова шьют добавку и надшивают — постель удлинилась. А к этой коробке-люльке на углах пришивают веревочки и подвешивают к потолку, удобно – люлька висит, – никому не мешает, и порядок.
Мать кормит грудью, ребенок подрастает – ему надо кушать, берут тряпку, кусок хлеба, мать его хорошо разжует, вложит эту жвачку в тряпку, завяжет и в рот ребенку, он сосет, заорет, дают добавку, все хорошо, и без хлопот. Так он находится в корыте, пока не будет бегать.
Побежал, наденут штаны и рубаху, и пошел, корм он себе найдет. Подрастет – он уже рыбак. Они очень ловкие. Когда плывут на берестяной оморочке, весло одно, как у спортсменов на байдарках. Он плывет с такой быстротой, можно позавидовать. Если дать им участвовать в соревнованиях, они всех перегонят.
Красиво едут с горы зимой на (камусных) лыжах. Мчится с ружьем и палит в цель, палит в движущуюся цель, вот виртуозы. Я все это видела, вместе зимой катались еще в молодости, эх, как было здорово!

Один наш гиляк – Максим Пассар его звали, в эту войну был снайпером, уничтожил 67 немецких снайпера. Его вначале наградили орденом, а потом, когда 67-го снял, получил звание Героя Советского союза. Так его матери построили новый дом и еще что-то подарили.

У гиляков каждый год бывает Медведь-праздник. Ловят медведя, сажают на цепь, хорошо кормят, потом в день праздника собирается народ, вбивают столбы в землю, на столбы на веревках подвешивают сухие бревна, берут палки и колотят по бревнам, получается гул, это вроде оркестра. Все прыгают, скачут, потом заходят в дом гости.

А у задней стенки дома внутри стоит кан — это от стенки до стенки впритык к задней стене сделано сооружение вроде сплошной нары, обмазано глиной, и в середине кана топка, её затопят, и весь кан прогревается, там спит вся семья. Ну, на кан садятся и гости, в том числе и мы с Петром.

В дом на цепях должны привести медведя, а тут уже ждет его молодой ловкий гиляк с кинжалом в руке. Кинжал узенький, деревянная рукоятка, очень острый.

Вот медведя привели, быстро сняли металлический ошейник, и медведь злой, лицом к лицу с человеком. Вот медведь готовится наброситься, но парень ждет, и одним прыжком кидается на медведя и как разворачивается лицом к его голове, тишина стоит, и он, развернувшись, вонзает ему в шею, прямо в лен, кинжал, и медведь падает замертво.

Тут все громко заговорили, парню подарок, — это уже русские преподносят, у гиляков такого порядка нет. На праздник Медведя едут все хлопцы.

Медведя уносят на улицу, обдирают, разводят костры, и уже на шомполах жарят шашлыки, конечно, привозят и водку. Зрелище интересное, я два раза была.

В общем, веселятся, и еще – костер. Там приходит шаман, чем только он не увешан, даже деревянные стружки. Халат дикий, на голове лисья шкура с головой с глазами и зубами – это у него шапка, разобрать трудно. Он зычно рявкает, прыгает через костер в своих лохмах, я думала, что он вспыхнет, ничего, не загорелся.

Развлечение хорошее.
Мы в Джармене тогда были все вместе, как было весело и хорошо всем, была Тоня, жена Петра и сын их Сережа был на руках, такой беленький с черными глазами. Гилячки говорили, ой, гичкули, гичкули, все равно, что коленкор (коленкор – белый, белый материал), и все осторожно трогали руку пальцем и качали головами.

Как-то надо было съездить в Хабаровск, что-то купить. Мы поехали с Петром, сели в лодку с гиляками, а они поехали продать рыбу, и мы быстро доехали до Хабаровска.

Сходили в магазин, набрали две сумки, собрались ехать назад, а поезд идет вечером. Мы пришли на вокзал, билетов нет. Пошли в ресторан на вокзале, смотрим, зашло много молодежи, они ехали работать на Волочаевку, с музыкой, веселые. Уселись рядом с нами, ну, разговорились, сказали им, что у нас нет билетов. Они говорят, пошли с нами, и все будет хорошо. Мы пошли.
Поезд стоял уже, стали садиться, они нас протолкнули, мы залезли. Говорят, ложитесь на лавки по одному. Мы легли, и они нас забросали рюкзаками и еще какими-то шмутками.

Пришла проводница проверять, спросила: «А это что?»
— «Это наши вещи».
А с краю сели сами. И мы поехали. А на Волочаевке мы спрыгнули.
Была уже ночь, темно. Мы подошли к будке, где сидел какой-то мужик в железнодорожной форме.
Мы спросили: «Как доехать до 2-й Волочаевки?»
Он сказал: «Вон стоит состав с железными трубами, садитесь, он сейчас пойдет».
Я спросила: «А Вы кто?»
Он говорит: «Я расконвоированный ссыльный».
Тогда строилась дорога на 2-ю Волочаевку и куда-то дальше. Мы забрались, сели на трубы и поехали. Сбоку – лес, темно, Петр закурил. Вдруг трубы зашевелились, мы испугались.
Я спрашиваю: «Кто там есть?»
Он отвечает: «Заключенный, если можно, дайте закурить, не бойтесь».
Ну Петр говорит: «Иди сюда».
Он подошел, закурил и сел с нами. Вскоре поезд остановился на разгрузку, и мы вышли.
Это была фаланга, место, где заключенные должны разгружать вагоны. Мы собрались идти дальше по рельсам, нам сказали, вот скамейка, садитесь до утра, вас никто не тронет, а пойдете, можете не дойти, ночь, и всякие есть зэки, есть урки. Я села на скамейку, рядом сидел уже в годах человек, и мы стали разговаривать.
Я спросила: «А Вы откуда?»
Он охотно ответил: «Из-под Воронежа, по статье семь восьмых».
Тогда была эта статья от седьмого августа, наказание за сбор колосков. На поле после жатвы хлеба падали колоски, и люди собирали их от того, что в тот год в Воронежской области был плохой урожай. Вот их и выслали сюда, в тайгу. Жилища нет, им сказали, стройте сами себе, вон лес, получите инструменты и стройте.
«Вот мы и построили, как хотели, раскорчевали лес, живем здесь уже три года, уже обросли хозяйством, земли много, лес со всеми угодьями, ягодами, грибами, рыбой, прямо золотой край, наши бабы ездят в Хабаровск торговать. Светло будет, увидишь наше маленькое село, а работы тут всем хватит».
И в самом деле, утром я увидела всю красоту поселка, что создали люди. Мы распрощались и пошли по рельсам к реке Тунгуске. Такая красота – по обе стороны стоит красивый и могучий лес.

Идем, слышим, кто-то за нами идет так быстро, я даже испугалась. Идет человек в военной одежде, но без погон, догнал, поздоровался, сказал, возьмите меня в компанию. Стали разговаривать, он рассказал, что построили мост через Тунгуску без единого гвоздя, и уже опробовали. Выдерживает большие тяжести. За этот мост премировали хорошо всех инженеров.
Я спросила: «А Вы из охраны?»
А он засмеялся и сказал, что охраны здесь нет, что никто никуда не убежит, т.к. от добра — добра не ищут, а я заключенный.
Я удивилась, за что, говорю.
«Да за вредительство».
Я чуть не потеряла дар речи, впервые вижу рядом вредителя. Слышала много, а тут рядом вредитель, и имеет 10 лет срока, совсем хорошо.
Я его спрашиваю: «А как Вы вредили. Если можно, расскажите».
«Можно, конечно», и рассказал все, что получал хорошие деньги, будучи инженером-строителем, что построенные им дома, вскоре разрушались, кирпичи трескались, стены вываливались, и пр.пр. Потом их засекли и судили, всем участникам этого дали хорошо.
Я спросила: «А зачем?»
«От ненависти к Советской власти»,- сказал он.
Очень откровенный был разговор.
А потом он говорит: «Посмотрите вон на ту горку».
Я посмотрела, там стояли несколько аккуратных домиков, очень красивые.
Он пояснил: «Эти домики занимают начальник стройки и инженеры, что строят дорогу. И я там живу. Мне скостили срок, через два месяца я уже буду свободен, и тут и останусь жить. Тут свобода действия, а работы – непочатый край. Я сознаю свою подлость по отношению к Отчизне».
Такой приятный человек оказался.

Дошли до реки, он показал нам мост издалека, очень красивый. Нам надо было переехать на ту сторону Тунгуски. Он тут же позвал зэка, и тот нас перевез, так мы распрощались с вредителем. Переехали, и Петр дал этому зэку 5 руб. Зэк был очень благодарен. Что интересно, всем строителям платили за труд и без задержки, даже зэкам.
Мы переехали в деревню Даниловка и быстро дошли до Джармена. Вскоре мы все уехали по домам.

И уже в 1936г. к зиме отец с Петром купили небольшой дом в Хабаровске. Окончилась их бродячая жизнь, в Хабаровске был дом – две комнаты, кухня. Сарай, огород – 6 соток. Отец начал работу в пищеторге, работал заведующим овощным складом, где все было в бочках в засоленном виде. С ними жил Петр с семьей.
Умер отец в 1942 году 2 февраля, мама – в 1951 году 12 февраля.