Воспоминания Лидии Никандровны Музыковой (Сермягиной). часть 7.

Продолжение воспоминаний Лидии Никандровны Музыковой (Сермягиной).

Живя еще в г. Николаевске до 1932 г., я работала в Николаевском порту начальником секретной части. Тогда в моде были женсоветы, а в Порту работали женщины и много, и на собрании меня выбрали секретарем женсовета. Дали мне общественную работу – заниматься ликбезом. Мне дали обучать трех кочегаров, и там была женщина — кочегар с 25-летним кочегарским стажем. Все совсем неграмотные. Кое-как они освоили азбуку, научились читать, писать едва, но были довольны, что умеют расписываться. Эта женщина-кочегар была членом партии и председателем женсовета, очень разумная, рассудительная и уже седая. Она просто радовалась по-настоящему, что умеет читать и расписываться. У меня до сих пор хранится билет женсовета и подпись этой женщины-кочегара.

Начальник порта был хороший человек и к тому же еще сосед по домам. Был и капитан порта, еще служивший в Царском флоте, чин не помню. Это был настоящий капитан, что стоил вид, какая офицерская выправка, позавидовать можно! Он всегда приветствовал капитана иностранного судна, прибывшего в порт, красивая церемония.

Я помню, еще в 1931 г., ждали прибытия Наркома обороны Ворошилова, и вот на рейд пришла эскадра миноносцев, кораблей, канонерок, и на главной пристани стоял наш капитан. В каком он был блеске! Городское начальство где-то задержалось, и он один рапортовал на пристани. Это было возле здания порта. Мы вышли во двор и смотрели всю церемонию. А они с кораблей поднимались по склону горы в город. Там были Ворошилов, Гамарник – секретарь крайкома (враг народа, расстрелян), Дерибас – начальник ОГПУ Хабаровского края (враг народа), еще кто-то и наш капитан Метакса, все пошли в Обком, подошли, а дверь — замкнута. Это был страшный конфуз и хорошая головомойка. Город был после пожара в 1920 году, но все ездили в бывшую крепость Чныррах, после этого крепость стали приводить в порядок.

Иногда капитан приглашал меня посмотреть океанский пароход иностранный, очень интересно, везде очень богато было и красиво. Тут встречали, приглашали в кают-компанию, непременно вино, конфеты и фрукты. Но и наши корабли были уже тогда не хуже океанских иностранцев. «Память Ленина» — чудо корабль. Не плохой был «Эривань», я дважды на нем каталась. В своей жизни я очень много каталась на пароходах, лучше этого транспорта нет ничего.

Все было хорошо, но в мае проводили родителей в добровольную ссылку, пока их не выслали власти. После их отъезда у меня появилась тоска, горе, разрушение всей жизни. Я сказала мужу, что уеду с дочками, уеду в Хабаровск, не хочу, чтобы на меня смотрели как на дочь кулака. Уволилась, меня уговаривали остаться, но я решила и все. Собрала необходимое, осталась 3-комнатная квартира, все было на месте, все бросила, чтобы не видеть ничего. Мне выписали билет в каюте, проводили меня и я уехала. Тетушке ничего не сообщила и явилась, как снег на голову.
Да, мы уехали под большую драку. Мы были уже на пароходе, стояли на палубе, и вдруг две женщины схватились в драку, уцепились за волосы, орут, дерутся. Подбежали их разнимать, ничего не могут сделать с ними, тогда взяли шланг и пустили сильную струю воды. Их сбило с ног, они упали, и в руках волосы. Я тогда подумала, к чему бы это?

Мы явились к моей тетушке в Хабаровск, тетя была сестра мамы, они жили втроем – тетя, её муж и дочь. Я ей все рассказала, они удивились всему и сказали, почему им ничего не написали? Они вовсе ничего не знали, а мама не захотела ничего сообщать, т.к. не сочла нужным беспокоить их, тем более, что они были партийные люди.

Нас они приняли хорошо. Через пару дней я пошла искать работу, встретила свою подружку по Николаевску, мы учились с ней вместе. Она обрадовалась, что я осталась жива от Тряпицинской бойни. Я ей рассказала все, что у меня случилось, и сказала, что хочу работать. А у нее были два брата еще служившие в старое время, оба бывшие офицеры, но участвовавшие в революции и теперь работают в погранвойсках, в Управлении в Хабаровске. Они меня быстро взяли в Управление машинисткой, а я недурно печатала. Девчонок устроили в детсад погранвойск. И через неделю у меня была комната своя в частном доме за 20 рублей в месяц. Не велика, но при нужде места хватало. Хозяин хороший, жил с сыном взрослым, оба работали на дому, какие-то макеты делали.
Я проработала два месяца, все время я беспокоилась, что меня выставят с работы, так оно и вышло.
Мне задали вопрос: «Ваш отец…?»
Еще не договорил, я сказала, что в анкете все Вам написала об этом.
«Да, он сидел год, его лишили прав, но уже восстановили, и он работает».
Но меня вежливо выпроводили.

Я не долго безработничала, вскоре я поступила в Граждавиастрой секретарем в отдел кадров. А в то время Граждавиастрой был в одном помещении с Граждвоздухофлотом, все тогда были молодые. Тогда были просто летчики – М. Водопьянов, Мазурук, еще Иванов, я уж всех теперь не помню. Начальник – Давыдов, задавала, красавец.
Но важно, что начальником Граждавиастроя был Савельев, бывший партизан, воевавший тогда на Волочаевке с моим мужем вместе, гнали японцев и еще каких-то инородцев, что цеплялись за Дальний Восток. Но всех сумели сбросить в океан, сказать, больше сюда не ходить!
Так работа мне очень нравилась, коллектив еще больше. И мы ничего не пропускали ни в театре, ни в музкомедии. Мы все посмотрели и послушали. Ездили в театры на грузовой машине с лавками, и билеты в основном были на галерку. А 8 марта в подшефном Детском доме (там была сцена) мы сами отрепетировали «Юбилей» Чехова и сыграли. Я была суфлером. Был ужин хороший, готовила повар д/дома, танцевали до упада. Тогда еще не подозревали, что мы общаемся с будущими Героями Советского Союза. Как было просто и хорошо.

В сентябре приехал муж из Николаевска, привез вещи, венский стол и стулья, кровать, комод, стол обеденный, пару ящиков рыбных консервов, рыбы, балыки. Мебель мы разместили, и все получилось хорошо. Ходили в гости к тетушке и они к нам. Завелись и знакомые лица. Пошел в Крайком партии, встал на учет и по поводу работы, и его направили в ГПУ, следователем. Там был хороший детсад, и он водил девочек по пути на работу в детсад. Были, как и везде, закрытые магазины. Потом уже в 1933г. меня опять перевели в начальники секретной части в Гражданавиастрое.

И летом 1933г. мужа перевели в г. Благовещенск, мне очень не хотелось туда ехать. Он уехал, а я еще осталась с дочками, но все равно уже собиралась. Мне было жаль расставаться с коллективом, все были молодые, веселые. Я помню, как Мазурук меня звал прокатиться на самолете, а тогда еще были гидросамолеты – это в 1933г.

Не знаю, что ему хотелось меня покатать, но я боялась очень.
Однажды, при разговоре, подошел Водопьянов и сказал: «Смотри, Илья, она трусиха, она дрожит на земле, куда ты её зовешь!»
Однажды я согласилась, только чтобы взять с собой Симочку, это девушку, работавшую в ГВФ. Пошли, подошли к самолету, она быстро прошла и уселась.
Вышел из самолета Мазурук, взял меня за руку и говорит: «Лида, будь умницей, идем, все будет в порядке, тебе понравится».
И повел меня. Я испугалась и стала уже просить: «Илюша, я умру, я просто боюсь».
Подошел техник и говорит: «Она от трусости и умереть может».
Тогда он отпустил мою руку и сказал: «Таких трусов не видел еще».
Так он и звал меня после трусихой.

А Водопьянов как-то сфотографировался и принес свои фотографии и всем женщинам, кто там работал, раздал на память. Мы просили, распишись, он говорит, а зачем, я ведь заметный и так. Но вот куда девалась его фотография, не знаю, думаю, что у меня её кто-то свистнул. Очень жалко, какой он был общительный и простой. Как-то сидели, слушали оперу «Евгений Онегин», а там артистка пела арию Татьяны, но очень солидная. А он вслух сказал, ну, хороша же кобыла, все зашикали на него, а он говорит, неужели не было кого потоньше найти?

Какие были хорошие простые ребята, да, вспомнить приятно! И мне так не хотелось уезжать, все тоже очень сожалели. А мы еще хотели в том же детдоме поставить «Без вины виноватые», все сорвалось, а из меня получился всеми признанный суфлер. Я очень переживала. Да и мой начальник Савельев не хотел меня отпускать, но тут пришлось ехать.

Когда я еще не уехала из Николаевска, ночью пришли из ГПУ (КГБ), постучали в дверь, муж открыл, спросили меня.
Я встала, вышла в комнату, сказала, что это я. «Что вам нужно?»
Сказали: «У Вас есть золотые вещи, принесите, вот у нас ордер на обыск и на арест».
Я пошла, принесла шкатулку с видом пагоды (домика японского или китайского), т.к. мне подарили китайцы на день рожденья или на праздник. Шкатулка была серебряная с крышкой, очень богатая, вся отделанная цветной эмалью, там райские птицы, боги долголетия с длинными бородами. Я все вытряхнула на стол, и они начали считать и записывать. Там лежали: золотой крест приличного размера, распятие Христа отделано цветной эмалью, с золотой цепочкой. Это во время моего крещения надел на меня крестный Никита Иванович Никитин, он был компаньон золотопромышленной компании. Еще были серьги объемные с топазом, серьги с красным камнем — это тоже подарки крестного. Он приезжал к нам на Удинск каждое лето со своим другом. Оба были старые холостяки, жили у нас по месяцу, и всегда привозили золотые украшения. Да, были 2 обручальных кольца 96 пробы – одно – 3 золотника, другое – 4 золотника, перстень золотой с моими инициалами, еще 7 колец. Там среди колец было кольцо-поцелуйчик, дутое кольцо из золота 58 пробы и другие разные, в общем, забрали все, а мне дали протокол и все.
Вот так, с позволения сказать, честный грабеж под названием конфискация.
Ладно, что не посадили, потому что муж работал в обкоме партии зав. отделом. Этот вопрос даже рассматривали, и я сама виновата, не надо было это носить совсем, убрать и все. А я что-нибудь да надену, глупо!

А мама сделала проще, она завернула все в салфетку и выехала ночью на середину реки Амгунь и с борта лодки тихо все похоронила на дне реки, и успокоилась.

У нее, конечно, было больше, ей очень нравились изделия из дутого золота, они были дешевые и очень красивые – серьги, кулоны, цепочки, брелоки мужские, которые носили на цепочках поперек живота, цепочка от часов. Часы носили в кармашке жилетки справа, цепочка шла по животу и зацеплялась в левом кармашке жилетки, а в промежутке на животе пристегивались брелоки из другого золота 58 пробы. В этом золоте – 42 % лигатуры, оно и блестит. Носили брелоков до пяти штук в раз, они были очень изящные, красиво сделанные. Вот мама все и схоронила и права была.

Мне очень нравились эти вещицы – они красиво блестели. А золото чистое не блестит. Я помню, было как-то золото с блеском, очень блестело, и форма золотинок была как приплюснута, это было на одном из приисков. Отец мне показывал, и рассказывал, что по этому поводу долго размышляли, что на золото с блеском цена снижалась, подозревали в нем примесь меди. Проверяли много, но медь не обнаружили. Не помню, чем там кончилось. Да, правда, не все то золото, что блестит. Эту истину знали все, особенно мой зять, муж моей сестры, который 35 лет был связан с золотом.
Да, а мама забыла, что, когда пришел Тряпицын, она с испуга свое и отца обручальные кольца засунула в горшок с цветами, что стоял в комнате на окне. А когда мы вернулись в августе 1920г., стали делать уборку, она уронила горшок на пол, стала собирать землю и обнаружила оба кольца. Так и носили их до конца жизни.

Я опять отвлеклась очень.

Ну, вот, пришел день, когда я должна была ехать в Благовещенск, вещи все муж увез, у нас осталось мало, все сложено, и я распрощалась с хозяином по-хорошему и заранее вышла из дому за калитку. Смотрю, кто-то идет – двое с ребенком и вещами. Оказалось, — моя сестрица с мужем и ребенком. Надо же! Ну, уйди я раньше, вот было бы, да с больным ребенком! А все – беспечность, все – писать некогда, и к чему это приводит? Ругнулась я крепко и велела зятьку бежать на пристань — брать билет, какой угодно на двоих. У меня 2-х местная каюта на пароход до Благовещенска. Сказала, жди нас на пристани. Он ушел, а мы потихоньку дошли и сели на пароход. Ему достался билет в 3-ем классе, общий, а мы поместились в каюте. Я спала на полу, а днем мы все время сидели на палубе, кушали в каюткомпании.

Доехали отлично. Муж встретил и ахнул, глядя на новых пассажиров. Было у нас две большие комнаты, — в одной сестра, в другой – мы. Вещи наши пришли, муж их расставил, словом, все было хорошо. Главное, все можно было купить недорого, в магазинах все было, и был очень богатый рынок. Сестра привезла с прииска мешок сдобных сухарей, ведро топленого масла и еще что-то. А тут муж все приготовил для встречи, в общем, и выпили хорошо, и покушали.

Мы с сестрой взяли её ребенка, и пошли к хирургу. А ребенку (мальчик, такой хорошенький был) еще на прииске, когда он лежал в кроватке, подошла соседская девочка, играла с ним, взяла его руку, видимо целовала взасос тыльную сторону руки, и получился синяк. Он воспалился, загноился, и рука разболелась. Был фельдшер на прииске, лечил, лечил и залечил. Этот хирург был известный в Благовещенске, немец, он посмотрел и сказал, буду делать операцию, сейчас. Вы будете держать ребенка, т.к. был конец рабочего дня, и медсестра ушла. Я его держала на столе, а хирург оперировал, и потом я с ним ходила на перевязку через день. Ребенок был хорошо одет, когда я шла с ним, все заглядывались, какой красивый ребенок. Я уже ему и соль на макушку сыпала, и булавки в одежду закалывала от сглазу.

Лечили его на совесть, хирург так старался, но мальчик заболел корью, а операций было три. Эта инфекция, что занесла та девочка, распространялась очень быстро, а корь обострила её. В последний раз я его принесла, и хирург мне сказал, что у него процесс отмирания клеток. Я сказала зятю, и как чувствовала, нагрела воды и села возле малыша. И он тихо умер. Сестра была просто в отчаянии, чудесный был ребенок. Ну вот, похоронили его в Благовещенске.

Через какое-то время сестра с мужем уехали на прииска Амурзолото на Солемдину. И опять где-то через 1,5 года сестра приехала в роддом в Благовещенск к нам. Родилась девочка, прожила 2 месяца и заболела менингитом, так быстро! Приехал зять посмотреть дочку. Врач сказал, надо в лечь в больницу, и сестра легла с ней. Я пришла с передачей в палату, в коридоре встретила того же хирурга, он спросил, кто у Вас еще? Я сказала, тогда он мне сказал, идите быстрей, она сейчас умрет. А сестра вышла посидеть на воздухе. Я зашла, наша малышка лежала и смотрела. Я подошла, поцеловала ей головку и вижу, что она что-то беспокоится. Я подсунула руку ей под голову, постояла возле, и она умерла у меня на руке. Это второй ребенок на моих глазах. Я вышла к сестре, а зять уже пришел, они сидели рядом. Я подошла к ним и все сказала. Ну вот, слишком тяжелая миссия мне тогда досталась. Девочку назвали Люба. И похоронили маленькую Любушку рядом с братом. Ему дали имя Гранит.

Тогда была мода на такие имена – Октябрина, Эсперанта, Коминта, Идея, Кинта, да много было всякой глупости. Были имена Ким – Коммунистический Интернационал Молодежи, мужское имя – Рево и женское Люция.
Ходил анекдот, негласно: «Рево!(отец) Люция!(мать), вставайте, Идея(ребенок) умочилась!» Чудес смехотворных достаточно.

На фото 05 февраля 1937 г.

слева направо:

Музыков Александр Алексеевич,

Музыкова Людмила Александровна

стоит позади —     Музыкова Клара Александровна,

Музыкова (Сермягина) Лидия Никандровна,

Филиппова (Сермягина) Валентина Никандровна.

Ну вот я нашла себе работу, работала в обществе инвалидов, которое занималось производством мороженного, имело кондитерский цех, кроме того делали щетки и еще какую-то мелочь. Но надо сказать, что вся продукция была высокого качества, у них все разбирали магазины, рестораны. Штат был маленький — председатель, два бухгалтера, кассир.

Там работала бухгалтером Аня Файнберг, муж у нее был отчаянный человек. В гражданскую войну на Дальнем Востоке командовал эскадроном кавалерии, а уже в эти годы был начальником ипподрома, т.к. не мог жить без лошадей. Аня познакомила нас, и тут же он пригласил нас посмотреть скачки. И мы с ней пошли в воскресенье.

Мне очень понравились все скачки и заезды. Я так увлеклась, что у меня каждое воскресенье был ипподром. Я уже знала клички лошадей. Там в заезде был человек, у него была белая красивая лошадь, звали её Незнакомка, и красивая тележка-двуколка, на 2-х колесах. А как она шла, ну как по воздуху ноги, точно не касались земли, чудо, как красиво! Потом я где ни жила, везде посещала ипподром. Только мне не понравилось в Берлине, наездники какие-то неповоротливые, толстозадые. Вот в Оренбурге хорошо было, в Ростове, но там же казаки, вот где особо хорошо! Лошадь это чудное животное, она все понимает, и глаза умные.

Я выросла рядом с лошадьми, каталась и верхом, и в кошеве, и в санях. У нас был иноходец, чуткая лошадка. Сядешь верхом, он особо не бежит, а трусцой, сидишь, как в качалке. Была лошадь Феня, но она была ленива.

Во время войны я часто ездила в командировки. Однажды я поехала из Хабаровска в район, и мне надо было в этом районе ехать в деревню. Запрягли лошадь в сани, а кучер был китаец. Мы поехали, а дорога шла тайгой, это было зимой. На мне были ватные штаны, телогрейка, валенки, а в санях — овчинный тулуп. Я села и поехала, верст 15 дорога, хорошо, тепло, и красивая тайга. Ехали, я все качалась в стороны и уснула, не знаю, но часа 2 проспала. Проснулась, уже темнеет. Я вылезла из тулупа, смотрю, мой Ходя спит, посмотрела, лошадь стоя спит.
Вот я подошла к кучеру и говорю: «Ходя, ты чего спишь, уже темно».
Он говорит: «А моя шибыко хочу спать, тебе сыпи, моя сыпи».
Ну, поехали, в деревню приехали, там уже свет кругом горит. Я пошла в школу, там у меня знакомая была, словом, ночевали, через два дня поехали домой, но весело было от такой поездки.

И помню, летом мне надо было ехать в тайгу, очень далеко, за перевал горы. Я доехала до станции железнодорожной, там зашла к начальнику участка, он мне дал лошадь с проводником. Доехали до нужного места, и я сошла, проводник вернулся с моей лошадью назад.
У меня очень болела десна. Я простыла, и весь рот воспалился. А мне дали цветной платок, и я укутала голову и когда ехала мимо конок, а в них были солдаты. Они видят, едет чучело, и кричат: «Эй, чучмек, куда едешь?»
Ну вот, я слезла с лошади, а через большое поле надо пройти к деревне, километра 3. Тут лошади не ходят, поле заражено сапом, это неизлечимая конская болезнь. Ну я пошла совсем одна, поле огромное, слева горы, справа река Иман.
Иду, сидит мужик, встал и говорит: «Можно с Вами идти?»
«Иди, места хватит».
Идем, а впереди лесок. Я тут струхнула, вижу, он бритый, заключенный. Ну, думаю, буду кричать, в сопках солдаты. Подходим к лесочку, слышу голоса, и тут идет полковник с солдатами.
Полковник спрашивает: «Вы с кем идете и куда?»
Я сказала, куда.
Он тогда говорит: «Вы что, не видите, кто он? Это же тюремщик, Вас проводят».
Дал пару солдат, и они меня проводили до порога дома.
А у меня такая боль на деснах! Я зашла к счетоводу, она жила с родителями, у них хороший дом и хозяйство. Сразу накрыли стол, но я есть не могла и легла, только теплое молоко выпила. А утром в 4 часа встала, и у крыльца стоят лошади заседланные – одна для меня, другая с проводником. Я села на лошадь верхом, и мы поехали. Мне не понравился проводник, какой-то чучмек.
Быстро с места взяли лошади, и снова большая поляна, и налетел овод – большие мухи. Здорово жалят скотину. Вот тут лошади понеслись галопом. Я уже крепко натянула повод, а она меня мчит к воде. И этот чучмек, молодец, поскакал наперерез и схватил под уздцы мою лошадь и привязал к своему седлу повод.
Когда овод нападает, скотина спасается в воде. Но мы добрались хорошо, и меня встретил начальник участка и увидел, что я завязана платком, спросил, что такое. Я сказала. Тут же он приказал своим работницам топить баню.
Потом меня повели две тёти в баню, положили на полок и давай меня вениками лупить по лицу. Вот били аж до слез, потом сели за стол, он налил мне женьшень с водкой, велел полоскать и выпить. Я немного поела за все дни и еще рюмку я прополоскала и выпила и уже ничего не помню. С утра опять баня, в общем, два дня парили веником, чередуясь с женьшенем. А на третий день, как ничего и не было. Я прямо глазам своим не верила, что так можно вылечить такое.

За день я проверила все, что мне было надо по работе, и на четвертый день я поехала уже на лодке по Иману.
Вот река, она просто мчится по течению, сколько там переворачивалось лодок, гибли грузы! Когда отца восстановили в 1932 году, то они жили за этим перевалом, там богатая пушнина была. И на этой реке есть место – «чертово колесо», я ехала в лодке и дрожала, спрашивала, когда будет «чертово колесо»?
«Скажем, скажем, говорят, уже недалеко».
Рулевой, что вел лодку, сказал: «Сядьте на дно лодки, обнимите перекладину и ни за что не выпускайте из рук».
И я слышу, что по дну лодки в воде зашуршали камешки, песок, как-то стало неприятно.
Когда проехали, я спросила рулевого: «Это «чертово колесо» было?»
Он сказал: «Да!»
Благополучно пронесло.
Очень интересная и красивая река, она дико мчится с гор, подмывая корни деревьев, и деревья падают в реку, но корнями держатся за берег. Они большие и красивые и лежат в воде, постепенно листья опадают от воды, и дерево лежит в воде с засохшими сучьями. Это дерево называется расческой. Их не срубают, потому что они являются как спасение, если лодка опрокинулась, и человек плавающий добирается до расчески, по ней выбирается на берег.

Ну, мы проехали много и уже скоро вечер. А чуть смеркается, — по Иману не ездят. Мы доехали до лесного домика – это небольшой домик, который строят охотники, рыбаки, крестьяне. Очень приличный, на берегу реки, в нем кирпичная плита с парой конфорок, у плиты стенка выше плиты, такой шириной, чтобы валенки сушить зимой. На плите большой чайник вверх дном, с крышкой. Небольшая полочка, стол посреди домика, у стены широкая двуспальная лавка или топчан, на нем сухое сено, у окна переносная скамейка. Над столом от потолка проволока, к ней привязан ситцевый мешочек, в нем сухари, отдельно соль, и еще отдельно сахар, и в мешочке чай, пара кружек, ложка, ножик, наверху на кирпичах – лучина и дрова, еще небольшой топорик, свечка, кусочек мыла. А над входной дверью с улицы лежит ключ от замка.