ПРОДОЛЖЕНИЕ

Таким образом, слово это – «сермяга» — известно с давних времен на всем Евразийском пространстве от мыса Кабо-да-Рока  до далёкого Дальнего Востока, от берегов северных морей до южной Испании.  Африка, Австралия – не в счет, там в набедренных повязках ходят, сермяга им ни к чему. Америка? Если поискать как следует, то что-нибудь аналогичное, думаю, всякие там инки, а тем более ирокезы с делаварами носили.

Посмотрим теперь с профессиональной точки зрения.

В конце XIX века в одной из московских газет напечатано было стихотворение под названием «Пожарный». Оно пользовалось тогда популярностью и каждый пожарный чувствовал, что написано оно про него, и был горд этим.

ПОЖАРНЫЙ

Мчатся искры, вьется пламя, грозен огненный язык.

Высоко держу я знамя, я к опасности привык!

Нет неделями покоя, — стой на страже ночь и день.

С треском гнется подо мною зыбкой лестницы ступень.

В вихре искр, в порыве дыма, под карнизом, на весу,

День и ночь неутомимо службу трудную несу.

Ловкость, удаль и отвага нам заветом стать должны.

Мерзнет мокрая сермяга, волоса опалены…

Правь струю рукой умелой, ломом крышу раскрывай

И рукав обледенелый через пламя подавай.

На высоких крышах башен я, как дома, весь в огне.

Пыл пожара мне не страшен, целый век я на войне!

То есть создатель этого шедевра серебряного века русской поэзии прямо называет солдатскую шинель сермягой. И ведь прав!

С глубокой древности в сермяге вся Русь ходила. А когда надобность возникала кольчугу надеть, или латы какие-никакие, так не на голое же тело! На сермягу! Когда же не нужна стала железная защита по причине её бесполезности перед новым огнестрельным оружием, то и осталась одна сермяга. Малость переделанная под условия военной службы стала она шинелью солдатской. Ну, а если обработать её, да отбелить получше, то и офицеры с генералами носили. Сермяга – очень прочная ткань. С ней тесно связан русский военный цвет – стальной. Екатерина II по-немецки облагородила, определив его как очень светло-серый и установила цветом парадных мундиров генералов, маршалов и парадных шинелей офицеров.

И долгое время в старой русской армии и в армии Советской парадные шинели были стального цвета. Этот цвет международно признан официальным.

Так хочется остановиться на некоторое время в спокойной обстановке, в этаком размышлительном настроении ума, обдумать, переосмыслить весь этот огромный объем столь ценной, разнообразной и совершенно новой информации, тем более, связанной с довольно недавним прошлым, с жизнью наших дедов и отцов. Но при этом непременно нужен (так велит традиция) некоторый напиток, дающий одну из самых ярких красок в огромной и цветистой картине русской жизни. Без него ну никак! Не пойдут раздумья, фантазии, новые идеи … Да что там! Куда ж без него!
Совсем малую толику вкушаем. Дизайнеры предлагают нам нечто новое в смысле упаковки.

Вкусив же и почувствовав некоторый прилив, вполне естественно и незаметно для самого себя переходишь уже от единичного восприятия к процессу, протекающему в приятной медлительности, в размеренном чередовании материального и высокодуховного, в философствованиях и размышлениях, высказываемых вслух в некоторой задумчивости. И приходишь к таким, например, перлам:

Про сермяжность.

«Глубоко сермяжный» — считаю необходимым пояснить, откуда оно взялось и что означает. Оно восходит к известному литературному персонажу Васисуалию Лоханкину, использовавшему термин «сермяжная правда» для обозначения правды, и не простой, а народной, исконной, широкомассной, кондовой, короче говоря — сермяжной. Воспользовавшись термином тов. Лоханкина как прототипом, я (а может и не я, а кто-нибудь до меня) образовал прилагательное «сермяжный» как обозначение истинности, но не просто истинности, а истинности, критерий которой — практика (по Марксу), чего-то весьма точно попадающего в  практическую точку, отвечающего чаяниям народных масс (такой оттенок смысла, практическо-народный, дает сохраняющаяся в прилагательном сермяга, см. ниже ее толкование).
Кинэстетическое «глубоко» — для усиления.
Под «глубокой сермяжностью» подразумевалась очень важная простота, обладающая глубоким смыслом. Не наукообразное изложение, неприменимое на практике, но практическая применимость написанного вами. Другими словами, понятное изложение, несущее весьма важную информацию, особенно для неофитов.»

«А барин-от наш, Сермягин Кирилла Анатольич. Барин-от наш намедни по боровой изволили прогуляться …
А ружжо-то у них! А ружжо-то! Что твоя бердана, фирмА! «Фабарм» называтся! Два ствола, один над другим, во как, по железяке чеканка. Н-ну!
И Фердинанд за ними увязался. Тоже охотник, куда там!
Вкруг деревеньки-то и прогулялись. Всё слыхать было: палить изволят. Бах! Ба – бах! Дуплетом.
Часа два прошло. Глядь – идут! Рябца нести изволят, самолично!
То – то супец будет с лапшой, с домашней.
Уж барыня-то постарается, Татьяна – то Юрьевна.
И барышня откушает, Лександра Кирилловна!»

Вот она, СЕРМЯГА – правда русская !

В чем сермяга-то?

Сермяга – это не сыромятная кожа, а сердцевина, основа, сущность всего.

Ну, утверждение это грешит излишней экспансивностью, но сермяга в нем есть безусловно.

Это не крамола, а сермяга жизни.

Сермяжная правда – истина, правда, настоящие мотивы действий, истинная подоплека событий.

Во всем, что ты говоришь, есть сермяга безусловно. Я повторю: есть сермяга в твоих словах.

Эх, Ванька русский  — серая сермяга! — выдохнул в сердцах мыслящий интеллигент.

Вот где сермяга отлита в поэтическую форму безупречного вкуса и крышевзрывательного креатива!

Что-то есть в этом истинно-посконное, какая-то теннисная сермяга, что-ли.

В чем сермяга великая есть!

Потом мы с ним ударили по триста, а он, сермяга, мне и говорит …

На свободные Штаты киваем – так там нельзя пиво пить на глазах общественности, на лавочке, в метро и т.д. – и, возможно, в этом есть своя сермяга.

Есть все-таки какая-то сермяга в перпендикулярности головы к телу!

Моралисту Островскому слишком хорошо была знакома грубая и дикая сермяга русской жизни.

Да Вы еще и самокритичны, хотя должен отметить, что есть сермяга в Вашем заявлении, но это не умаляет эстетического наслаждения от просмотра данного творения.

К слову поделился свежеузнанной сермягой о том, что «лето – это не когда тепло, а когда есть деньги». Душевная сермяга, однако!

Своя сермяга – не тяга!

Ну вот и поговорили!

Ближе к завершению процесса вкушения русского народного (национального?) напитка вспоминается, что о душе подумать надо!

И потечет высокая поэзия:

Философское

Салгир

ВЧЕРАШНИХ ГЛАЗ ЛЮБИМЫХ ЖЕНЩИН
Я ПРОСТО ПРИЗРАЧНАЯ ТЕНЬ.
ЧЕМ БОЛЬШЕ ЖЕНЩИНУ МЫ МЕНЬШЕ,
Я ЗНАЮ ЭТУ ДРЕБЕДЕНЬ.
Я ЗНАЮ,ТОЛЬКО ЧТО В ТОМ ПРОКУ,
Я СНОВА ПОПАДУ В БЕДУ.
И К СТОДЕСЯТОМУ УРОКУ
ОПЯТЬ КАК К ПЕРВОМУ ПРИДУ.
И СКАЖЕТ КТО ТО:»БЕДОЛАГА,
НЕ НАДЕЛИЛ УМОМ ТВОРЕЦ.»
А,МОЖЕТ,В ТОМ И ЕСТЬ СЕРМЯГА-
НАЧАЛО ТАМ ЖЕ,ГДЕ КОНЕЦ.

Самиздат Дух Ночных Крыш

Речка Брага 

Эй ты, речка Брага -

Шумная трава!

Лапти да сермяга,

Пьяна голова!

Эй ты, речка Брага -

Пенная вода,

Камень да коряга!

Бубен да дуда!

Ой ты, пыль-дорога,

Ой, кривая доля,

Доля-недотрога!

Нам с тобою воля!

Как напьюсь я пьяным,

Да пойду топиться,

Не пускай буяна,

Брагушка-водица,

А верни обратно

Да зелёну долу,

Долу необъятну,

Да цветам, да пчёлам...

Эй ты, речка Брага -

Шумная трава!

Лапти да сермяга,

Пьяна голова...

04.07.2005

Л.Колодяжная

Cолги, сожми бесшумный щит бумаги,
чтоб фразы, бездной связаны, неточны,
ко мне благоволили слогом-благом,
сквозь слово в слово пелись по цепочке,

из дали в даль трехсотой долей света,
в полете прибавляя отблеск млечный –
твои вопросы сквозь мои ответы,
о, вязь необязательна, беспечна…

Не ты ли, мною позванный – избранный?
добрее серебра – сермяга слога,
условия начальных дней не равны
высотам мыслей, ставших диалогом.

Бумаги сожжены – огонь которым
озарено все. Сказаное – живо,
зима, зима, стальные дали – лживы,
горящий щит вседневности – за шторой…

* * *

Один из самых знаменитых  «шестидесятников» Андрей Вознесенский:

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В КЛИНИКЕ

Пешим ковбоем
пишу по обоям.
В рифмах мой дом.
Когда Тебе плохо —
плохо обоим —
двое в одном.

Мы вне общественного участья
век проживем.
Только вдвоем
причащаемся счастьем,
только вдвоем.

Не помяну Тебя
в пошлых диспутах
и в интервью.
Всех продаю.
Твое Имя единственное
не оскверню.
Мысль изреченная,
ставшая ложью,
сгубит себя.
Имя Твое холодит,
точно ложечка
из серебра.

Разве поймет зарубежная клиника
наш жилой стих —
эти каракули,
стенную клинопись,
стих для двоих?!
Жалко не жизни —
проститься с пространством,
взятым внаем.
Страшно — придется
с Тобою расстаться,
быть не вдвоем.

Сволочью ль стану,
волком ли стану —
пусть брешут псы.
Наша любовь —
оглашенная тайна.
Не для попсы.
Тройка. Семерка. Русь.
Год 37-й.

Тучи мертвых душ
воют над головой.
Тройки”, Осьмеркин, ВТУЗ.
Логика Германна.
Наполеона тускл
бюстик из чугуна.
Месяц, сними картуз.
Хлещет из синих глаз.
Раком пиковый туз
дамы глядит на нас.
Тройка. Сермяга. Хруст
снега. Видак Ведмедь.
Видно, поэт не трус —
вычислил свою смерть.
Грустно в клинском дому.
И Петр Ильич не поймет:
Дама кто? Почему
Чекалинский — банкомет?
Как семеренко, бюст.
Как Нефертити, гусь.
Куда ты несешься, Русь?
Тройка. Семерка. Руст.
Только я с вас смеюсь.
В морге играют туш.
Царь. Семичасный. Хрущ,
себя расчесав, как прыщ
на попе, горит, растущ!
Меня обзывает “прынц”…
Идет перестройка душ.
Мумии. Тролли. Буш.
Свихнувшийся троллейбус,
куда ты несешься, Русь?
Шиз. Гиндукуш. Наркокуш.
Чека напрягает линзы.
НАРОД: “Накрылся Союз.
Гол! Тама! Битнер!..”
ЧЕКАЛИНСКИЙ:
“ВАША ДАМА БИТА!”
Иисус (ступает без шуз),
бессмертие — это малость.
От поэта одно осталось:
“Я ВАС ЛЮБЛЮ, ХОТЬ И БЕШУСЬ!”
Тройка. Семерка. Туз
прострелен над головой.
Портвейн “три семерки”. ТЮЗ.
Значит, поэт живой.

Печатается из цикла стихов, напечатанных в №4 журнала “Малый очевидец”

«Московский Комсомолец» от 27.08.2004

Андрей Вознесенский

И, наконец, совсем короткий эпизод из недавней истории русских, живущих на южной границе Великой Империи:

«- У тебя-то у самого родители кто, Шелковской? Не знаешь. А вот наш добрый чеченец Айса – ты его помнишь, это который героин предлагал поставлять недорого, – тот своих предков называет по именам аж до двадцатого колена, достойнейший человек! Хорошие русские мамки рожать не хотят, а плохие – воспитывать. Зато православию больше тысячи лет. Ставь мечеть, Петр Дмитриевич, не ошибешься. Если ты, действительно, думаешь о будущем своей земли. А не о том, в каком облачении будет ходить по ней священник.

Шелковской устало сел, помотал головой.

– Нет, Алаба, религия – одежда духа, и надо носить свое.

Я сермяга и вокруг хочу видеть сермяг, таких же, как я. Хотя бы горстку.»

А вот и горстка и не малая! Но на этом отдельно стоящем на пригорке дереве уместились только те , кто числит в своих пращурах тамбовских крестьян Григория Ивановича и Пелагею Артемьевну Сермягиных, волею судьбы оказавшихся в далеком селе Керби, расположенном в месте впадения золотоносной речки Керби в судоходную Амгунь, приток Амура. Т.е. здесь показана Амурская ветвь многочисленного клана Сермягиных. Про других Сермягиных я просто ничего не знаю. Да и о тех, кто упомянут на этом древе — тоже практически ничего, где они живут, чем занимаются. Вот и задача — попытаться найти и попробовать дополнить  древо.

Более подробное изображение  веточки, переброшенной с Дальнего востока на запад, на Урал, в Москву … Куда понесет их дальше? …