Воспоминания. Часть 2.

 Воспоминания Лидии Никандровны Музыковой (Сермягиной). Часть 2.

Несколько слов отсебятины

Продолжаем публикацию воспоминаний Лидии Никандровны Музыковой (Сермягиной).

Рукописный материал подготовила и обработала Людмила Ивановна Сибатрова, она же разыскала старые бабушкины фотографии. Дополнил иллюстрациями Анатолий Анатольевич Сермягин.

Перед вами виновники всего этого торжества:

Перед тем, как пригласить вас к чтению этой истории, предлагаем ознакомиться с некоторой минимальной информацией, дающей представление о месте действия.

Далеко не все живущие, как говорят дальневосточники, «на западе», представляют себе, где это находится. Места эти далеко, на краю земли, дальше только море, Сахалин и океан. Сопки, лес-тайга, реки, озера. Люди? Ау, люди! Но порт работает, золото моют, лес рубят, баржи, пароходы ходят. И в те времена, то есть сто лет назад, также было. Для наглядности посмотрите карту Хабаровского края, прочувствуйте расстояния.

Конкретное место нашего действия обведено на карте зеленой линией.

Карта современная, на ней нарисовано много дорог, обозначены аэропорты. А тогда был один путь: реки! «Только пароходом можно долететь!», а встанет лед по осени – на санях по заснеженному льду.

Изучили, почувствовали? Слушаем, читаем.

Я родилась давно, в 1906 году, в г. Николаевске-на-Амуре. Родители мои – мать Мария Кирилловна, отец – Никандр Григорьевич Сермягины. Отец служил лоцманом парохода «Курбатов», принадлежавшего тогда купцу 1-й гильдии Румарчуку П.Я., в то же время, поставщику всех товаров продуктов питания на прииски, находящиеся по реке Амгуни до поселка Керби.

Керби – это огромное село, которое являлось во времена Амгуньской золотопромышленной компании как приисковая резиденция. Там тоже были прииски.

Керби – последняя пристань по реке Амгуни. Село было красивое, с хорошими домами, магазинами. Были церковь, школа, больница, богадельня. Население в основном состояло из ссыльных навечно, в том числе мой дед и бабушка, высланные еще будучи крепостными. Проживавшие там, сосланы были с детьми, в том числе и мой отец с родителями.

Пароход «Курбатов» был товаро-пассажирский 2-х палубный, имел каюты 1-го и 2-го класса, очень красиво отделаны, хорошая кают-компания. И еще был 3-й и 4-й класс, общие, имевшие столовую. Пароход ходил от Николаевска до Керби и обратно, а также по Амуру и в Китай с товаром и за товаром.

Жили мы в Николаевске в порту, на квартире. Там, в порту были огромные склады, приходили морские суда и разгружали все в склады.

Много привозили всевозможных фруктов, ананасы были почти всегда, особенно много было из Японии. Там всегда на табуретке у склада сидел японец и разбирал фрукты на продажу. Увидев детей, вставал и звал, — ляля, иди, — угощал до упаду, грушами Дюшес, — большие, сладкие и сочные, и японскими бобами, — они в черной хрустящей оболочке, а сами бобы – белые. Тогда нам, девочкам, на улицу надевали фартуки с карманами для платочка, платья носили короткие, а из-под платья выглядывали панталоны с рюшкой и кружевами, это было модно. Ну, вот в эти карманы или просто в фартук японец насыпал бобы, мы говорили «спасибо», а он улыбался и в пояс кланялся, и мы тоже. Бобы были вкусные, они продавались на базаре по 3 копейки – фунт (это 400 граммов).

Ну вот, мы прожили до 1910 года, в это время родился брат в 1908 г., мама назвала его Петр в честь Петра I-го. В 1910 году купец предложил отцу на зиму работу в Удинском складе, где было много запасов всякого товара, и там заняться коммерцией, т.к. в этом районе было много приисков. Но летом опять водить пароход. Отец согласился, и купец арендовал в Удинске на 10 лет красивый дом у бывшей Амгуньской компании, на высоком берегу Амгуни. В доме было 4 комнаты, большая прихожая, отдельно через веранду кухня огромная с русской печью, плитой, веранда большая, со двора она как бы обнимала весь дом. Во дворе – колодец, скотный двор с коровником, конюшней, свинарником и прочими постройками и огород. В чистом дворе – качели, и у забора внутри – зелень, кустарник и полевые цветы, большие красивые ворота с калитками, а за забором — уже лес, тайга. Была домашняя прислуга и два сторожа для складов. Но вот воров не было, ну совсем не было. Все эти расходы оплачивал купец. И летом в 1910 г. мы приехали на Удинск. В кухне жили сторож, китаец Егорка и кореец Вася и беглый дед Тимофей Горич, бежавший из Кишиневской тюрьмы, молдаванин. Он бежал из Кишинева, переплыл Дунай, оказался в России, тут его поймали, посадили, и он бежал, опять поймали, снова бежал. Когда китаец и кореец ушли в фанзы, дед стал просить — не гоните, и так и остался, и прожил с нами 18 лет. Мы привыкли к нему. Он любил ходить за ягодами, за грибами, приносил много и все хорошее, но с собой никого не брал, чтобы никто не знал его места. В 1928 г. он чего-то заболел, и фельдшер увез его в город в больницу и там он умер. О себе рассказывал скупо, но мы не настаивали, был добрый ко всем, кушал с нами в кухне, но когда мы обедали в столовой, он не любил заходить в комнату. Одежду, обувь ему покупал отец, словом, он был, как свой человек.

В 1910 году в августе родился еще один брат, совпало с днем рождения Александра Невского, и ему дали имя Александр. И дед Горич плясал с ним и пел по-молдавски – тек-тек-дикотек, а что это?…

Потом мы завели корову, лошадь Феню, свиней, кур, уток. Тут наш дед обрадовался живности и прямо сделался распорядителем. Ну, корм покупал, всю животину кормили. Это очень интересная работа, все хотят есть, все пищат, визжат, но как всем все раздашь, все тихо, и все чавкают, да еще дерутся между собой. Когда поедят, ворота откроешь, и всех в лес, кроме птицы. Гуси и утки сразу идут под берег и в воду, купаются, ныряют, что-то достают, но там кроме мелких рыбешек нет ничего. Все чисто, все берега у воды идеально чистые. Дед Горич был добрым человеком, а за что был наказан, так никто и не знал. Когда был сердит, ругался, «навить», а что за слово?…

Село Удинское произошло от названия горной реки Уда. Эта маленькая речка шла с гор, впадала в реку Амгунь и пересекала Удинск в начале по течению Амгуни. Она была неглубокая, местами по колено, чистая как слеза. Село стояло на высоком берегу Амгуни, окруженное лесом, воздух чистый, кругом зелень и полевые цветы – ландыши, саранки, васильки и много багульника. Когда он цвел, дети поедали все цветы. Они очень сладкие и полезные. А рядом рос и цвел свинячий багульник, вроде зонтиков белого цвета. Свиньи ели все цветы и даже листья. Всю красоту этого огромного места невозможно описать.

Село занимало большую площадь в длину и ширину, и была одна тропа от начала до конца, а кругом зеленая трава пушистая. Домов было всего 21. Дома все добротные с надворными постройками, позади домов огороды, а там уже лес, тайга. Дома стояли свободно друг от друга. Очень далеко были огромные горы, как бы окружая местность, и так далеко, что летом казались не зелеными, а синими. А против нашего дома была гора, и я помню, там, на верху горы, в одном месте лежал снег, даже летом, в форме огромного орла с распластанными крыльями. Я всегда любовалась этой горой и ждала, когда снег растает, так и не дождалась за 14 лет.

Но какая красивая природа, недаром приезжали на лето все золотопромышленники, что имели здесь прииски, а зиму жили в больших городах.

В двух верстах от Удинска, в лесу был утес, небольшая скала нависала над речкой Уда, что пересекала село. Мы часто все ходили на этот утес, даже брали с собой еду, там было очень красиво. Речка там местами была очень мелкая, по щиколотку, но и был котлован, очень глубокий, но небольшой. И мы смотрели, как туда шла кета и горбуша вверх по течению на нерест, как ей было трудно добираться по такому мелководью. Мальчишки спускались, хватали эту рыбу и уносили повыше, но и там она билась, а обратно уже плыла вся избитая в синих пятнах, но уже в пищу она не шла. Мы не раз видели, как медведь приходил и лапой ее выкидывал на берег и зарывал для порчи. Потом приходил, откапывал и ел. А мы сидели на утесе и все видели.

Но вот, рыба отметала икру в нерестилище, а через пару недель уже вниз по течению плывут мальки в Амгунь, в Амур, в море, и на будущий год возвращаются уже рыбиной. Мы еще будучи подростками, решили узнать, а сколько мальков получается. На мелком и узком месте сделали запруду из мелкой сетки, как марля, и поставили. Потом вынули сетку, а там их как каша, мы их сразу же отнесли в Амгунь-реку и выпустили. Все живые и все разбежались по воде. А дохлую рыбу несло течением в реку, потом в Амур и в море. Это очень интересно было, мы были в курсе происходящего.

Но потом влезла туда наука, там сделали искусственное нерестилище, но оно дало плачевные результаты. Это означает – вмешательство в природные процессы губительно. Мне тогда еще писали мои сверстники, сейчас уже никого не осталось. Все это очень печально. Это похоже, как на озере Байкал был уничтожен омуль – чудесная рыба, да и Байкал уже не священный далеко. И никто не запоет теперь – «Славное море — священный Байкал! Славный корабль, омулевая бочка. Эй! Баргузин, пошевеливай вал…» Все медленно, но верно уничтожаем сознательно.

На Удинске было два огромных пакгауза (склада) на высоких сваях для воздуха под ними. Крытые оцинкованным железом, с предамбарьем, вроде большой террасы по три больших отделения в складе. У каждой двери свои ступеньки, все капитально, там хранились все разные грузы, даже фрукты – лимоны, апельсины, мандарины и ананасы, даже компоты из ананасов в металлических баночках. Кроме рыбы и мяса. Потому что на прииски тогда доставлялся скот рогатый в живом виде из России. Его везли из Оренбурга, Удмуртии, Чувашии, где покупали гуртом. До Хабаровска – поездом, из Хабаровска до Удинска уже пароходом, на баржах. В Удинске разбирали его и уводили на прииски, а там уничтожали по мере надобности, а рыбу на зиму уже покупали в городе в готовом виде, соленую в бочках и икру в бочках. А свежую ловили сами, она была в любом водоеме, всегда была свежая в любое время года.

Жителей на Удинске было не больше 200 человек с детьми. Власть состояла из урядника, это вроде старосты, выбранного из своих жителей, фельдшера, он же доктор, лесничего, он же объездчик, т.к. объезжал лесные участки, харчевная стража, вроде таможенников, одетые в красивую почти военную форму с погонами, с верховыми лошадями с седлами, вооруженные саблями. Саблями рубили в лесу мак, посаженный на лесных полянах китайцами. Пресекали распространение опиума, так же контролировали вынос золота китайцами за границу.

Жил на Удинске и политический ссыльный Павлов Андрей Павлович с женой Екатериной Григорьевной, оба дворянского рода. Он, еще будучи студентом, в Петрограде участвовал в покушении на царя вместе с Ал. Ульяновым, сидел в Петропавловской крепости, потом был выслан в Сибирь, а Сибирь велика, и оказался на Удинске. Приехала к нему жена с вещами, которые с парохода возили на лошадях. Они снимали квартиру, полдома у одного жителя, но вещи расставили, и все у них было хорошо. Хозяева им дали землю в огороде, и они сажали горох, морковь, лук. И было у них 7 собачек, которых они кормили из тарелочек. Он все время занимался корреспонденцией, и ему оплачивали, и получал какие-то ссыльные по 18 руб. в месяц от государства. Иногда к ним приезжали тоже политические ссыльные, видимо жили где-то недалеко.

Однажды Андрей Павлович зашел к нам с таким же ссыльным очень высокого роста, на вид приятный человек, Аусем, латыш. Познакомились, мама угостила их чаем, рассказал, что с ним в ссылке жена и две дочки, мама пригласила их приехать. И потом, когда он приехал и привез жену и дочек, мама их хорошо приняла, угощала, с девочками мы познакомились, и на качелях качались и в огороде угощались сладким горохом, бобами. Мы подружились, приглашали их, но они были очень уже далеко в Сибири, и поездка была не из легких, но они все же были еще раз. А тогда свежий человек в такой тайге – это праздник, его принимают с доброй душой.

И еще на Удинске жил бывший резидент Амгуньской золотопромышленной компании с Керби, еще родители были знакомы. При роспуске этой компании почти все служащие разъезжались. Ну, вот и они уехали на Удинск, купили дом, завели хозяйство. Это был Савватеев Федор Федорович, жена – Евгения Максимилиановна, дочь Евфалия (Люся), красивая девочка, сын Виктор и сын Николай. Интересно, в первый раз мы познакомились с Люсей еще в Керби, ей был год (она 1905г.р.), я родилась в 1906г. Они еще жили на Веселой горке на приисках, а мы жили в Николаевске уже. Они жили на Удинске, и мы приехали в 1910 г., и Люся пришла к нам со своей мамой, а мы уже почти взрослые – ей 5 лет, мне – 4, и сразу полюбились и дружили. Она была такой хороший организатор игр, любимая игра была – казаки-разбойники, много было добрых игр, в прятки играли в лесу. Эта дружба была всю жизнь, мы ходили ночевать друг к другу, и с утра до вечера мы не расставались. Уже взрослые мы жили в разных местах, но встречались всегда с радостью. Она вышла замуж за прекрасного человека, в 1922 году он был первым председателем обл. исполкома в г. Николаевске-на-Амуре. Какой это был чудесный человек! В 1938 году оказался «врагом народа» и был уничтожен. Сколько же моя подружка испытала унижения, незаслуженного оскорбления, жена «врага народа». А дочь этого «врага» добровольно ушла на фронт в 1941 году и до дня Победы прослужила связисткой. В День Победы вышла замуж за полковника, тоже фронтовика, доброго и хорошего человека. Вечная им память.

Моя подружка Люсенька умерла в 1980 году, я ездила ее хоронить. Сейчас уже моя и ее правнучки познакомились, это уже 4-е поколение, и я очень рада, что эта святая дружба продолжится.

Да, так Савватеевы тогда жили на Удинске, он был отличным охотником, привозил полно дичи – уток, гусей, но и угощал много. Великолепно катался на коньках, даже расписывался, свою фамилию четко писал на льду. С ним в паре всегда каталась тоже дочь бывшего резидента приисков, она же жена штабс — капитана царской армии. Как они красиво катались, все собирались смотреть.

Но вот они прожили, Савватеевы, кажется, до 1918 года и уехали в г. Николаевск, т.к. тут не было работы. В 1938 году его арестовали как «врага народа», домой он не вернулся. Сын Виктор погиб нелепо, сын Николай воевал в Отечественную войну, погиб смертью храбрых. Так же, как мой двоюродный брат Анатолий, сын брата моего отца — Иллариона, который в 1938 г. тоже был «врагом народа». Анатолий погиб смертью храбрых, и мой родной брат Петр, тоже сын «кулака», — смертью храбрых. Сколько же их, сынов опозоренных отцов, ушли смертью храбрых?

Жил на Удинске еще Лазарь Борисович Гершевич, у него был большой красивый дом с парадным входом, мезонин с балконом, выходящим на парадный вход, крыльцо высокое. Четыре большие комнаты, кухня, хорошая обстановка старинной мебели, напольные вазы китайские с искусственными цветами, много красивых альбомов. Жила с ним племянница Шурочка, за ней ухаживал один симпатичный таможенник. И вот моя подружка говорит, что он ходит зря, а не женится, давай его обольем водой с балкона. Притащили ведро с водой, забрались на балкон, подкараулили и облили, и бежать через слуховое окно на сарай, а там в лес. Безобразие! Потом мне Лазарь Борисович сделал выговор, я ревела, извинялась и просила не говорить родителям. Он не сказал, за это я ему благодарна. Но он недолго прожил, его вскоре убили хунхузы – манчжурские разбойники.

Но вот в 1918 году решили открыть школу. Приехал молодой учитель Петр Матвеевич, сын священника. Помещения для школы не было и учеников было 9 человек, Лазарь Борисович отдал комнату. Жилье себе учитель нашел, столовался у Лазаря Борисовича. И однажды просто так сидели и разговаривали Петр Матвеевич и Шурочка, и вдруг влетает в комнату сынок богатого золотопромышленника немца Генрихсена, Демьян. Увидел их и сразу, чего лясы точить, Петр, а ну, на колени, проси ее руки! Они растерялись, но, зная этого сумасшедшего человека, которого сторонились, — он мог себе позволить все, и ему ничего не было, — ну, Петр Матвеевич встал, все сказал. А Демьян побежал к Лазарю Борисовичу и заорал, иди, благослови жениха и невесту, а им бросил мешочек с золотыми кольцами и сказал, а я распоряжусь тройкой. И все, что делать, оделись и умчались в город, там под венец, и свадьбу сыграли. Но жили они хорошо, она была деловая и хорошая хозяйка, было трое детей. Он умер молодым. В последний раз я видела ее в 1962 году, когда была в Хабаровске, жила она в своем доме, ей купил Лев Борисович. Теперь и ее нет давно. Я помню, как Лев Борисович перед своей пасхой готовил мацу для куличей, как пресные лепешки, досуха, потом их перемалывал, пересевал, получалась мука, на этой муке заводил куличи, очень хорошие получались. Каждый раз накануне пасхи мама ходила к нему помочь накрыть визитный стол. Он все хорошо готовил сам и всегда ложку вытирал прямо о свой живот, и рубаха всегда блестела от жира.

У меня был брат Александр, родился в 1910году 30 августа в день рождения Александра Невского, поэтому ему дали такое имя. Был очень неспокойный, уже в три года ходил по тропе по селу и ревел, где моя мама? Надоел всем, вот Лазарь Борисович взялся его воспитывать, как услышит, что идет Санька с ревом, выходит к нему навстречу, на тропе садится на корточки и встречает его ревом, где моя мама. Санька останавливается перед ним, тупо смотрит и молча уходит домой, и таким образом привел его в Божеский вид. Когда Санька подрос, то Лазарь Борисович говорил, Саня давай поорем, у нас хорошо получалось. Нет, я не хочу больше, Вы меня вылечили, спасибо Вам.

Еще с 1912 года мама выписывала журнал «Ниву» из Петербурга издательства Сытина со всеми приложениями книг: Достоевский, Чехов, Куприн, Мамин-Сибиряк, Горький и пр.пр. по каталогу, и к этому же прилагались репродукции картин известных художников. А также выписывала вино «Рябиновку» в красивых высоких бутылках, в красивой соломенной корзинке, бальзам и еще какой-то киндер-бальзам, для чаю и конфеты шоколадные в больших коробках в три ряда, коробки походили на бонбоньерки Жорж-Борман.

Я начала читать рано и в семь лет я уже читала свободно. Почему-то мне тогда очень нравился Лермонтов. Помню, мне полюбилась колыбельная: «богатырь ты будешь с виду и казак душой». Я пела ее дочкам, внучкам и правнучкам. Пела еще своим братьям, особенно самому малому, а он оказался не богатырь на поле, а танкист. Не важно, что дочки, внучки, правнучки, им все равно, но там красивый мотив.

Росли мы рядом с ребятишками китайчатами, корейцами, тунгусами, гиляками. Играли в разные игры, особенно в 5 камешков, это игра интересная, лучше всех осваивали китайчата. Играли в лапту, городки, но и работу делали – это пололи картошку, убирали мокрец-траву, какая противная работа, но велят, надо делать, и еще рвать лебеду молодую и крапиву в рукавицах, нарубить ее и засыпать в корыто свиньям, как витамин, а сверху корм наливался, так что я хорошо научилась разливать корм. А то говорили так: «да какой он хозяин, когда трем свиньям щей не разольет!» Но у меня большой опыт по этой части.

Жили на Удинске пару семей китайцев. Молодые китаянки очень миловидные, а косы у них почти до пяток. Причем никогда не моют волосы мылом. Они рис ели каждый день, варили котел и сливали отвар, потом промывали и снова доваривали. В этот отвар еще горячий они потихоньку спускали волосы, потом постепенно опускали голову и держали почти в горячем отваре, потом прополаскивали, иногда немного уксуса наливали. Волосы – чудо! И мыли их или каждый день, иногда через день, но не больше дня. Одевались китаянки в кофточки — распашонки, брюки сверху широкие, к низу зауженные, но вид красивый, только черного или синего цвета, шелковые с рисунком. Ноги просто детские, т.к. 7-8-ми летним им зашивали ноги в колодки, так они и оставались на всю жизнь маленькие, после снятия колодок носили бархатные китайские тапочки. Я видела, как они с трудом ходят, женщины еще носили за спиной ребенка, обернутого простыней и еще на голове какая-нибудь чашка с чем-нибудь, даже страшно смотреть. Прическа у них простая, они укладывали свои волосы, как лепешку кладут, в шелковый как сетка мешок, протыкают одной красивой палочкой, и он лежит на затылке. У кореянок была одежда белая, всегда чистая, юбка на широком поясе, в крупную складку, широкая, чтобы обернуть себя 2 раза, потом обвязывается пояс, как лента, и тоже распашонка с запахом и полы распашонки завязываются, но из-под юбки широкие белые штаны. Ноги нормальные, тоже ребенок за спиной и на голове чашка. Японки красивые, одевались красиво, кимоно, еще какая-то одежда, называлась для гейш, все очень красиво, все в разных цветах материя. Прически красивые, разные гребешки, шпильки роговые с отделками. И все в сандалиях, подошва деревянная, вот, когда идут в городе по тротуару, их не видно, но их деревянный стук далеко слышно. Они очень любезны, услужливы, многие работали в семьях в городе, ухаживали за детьми. Их называли боннами. Я знаю, в одной семье служила бонна, ухаживала за двумя мальчиками, т.к. мать была больна, потом мать умерла, и отец женился на бонне, и дети к ней относились с уважением. Она жила долго, состарилась, умерла И они ее похоронили в Японии. Отец их был большой специалист по засолке кеты, икры и пр., имел хороший заработок.

В то время мой отец водил пароход, и мы на Троицу все ездили на Керби к бабушке и дедушке. Всегда к этому празднику с приисков приезжали приискатели, конечно с золотом. В магазинах уже все было приготовлено: разноцветные атласные рубахи, жилетки, шаровары плисовые в 6 полос штанина, шелковые пояса с кисточкой и картуз с блестящим козырьком, и легкие сапожки с негнущимся голенищем. Приезжали накануне, шли в бани, расплачивались с купцами за прошлый год, закупали одежду. А утром вся Керби шла в церковь. А еще они заказывали купцам, чтобы в мешках были разложены гостинцы для детей под деревьями на бульваре. Вносили в церковь на нужды, в богадельню. Ну вот, все шли чинно, как будто двигается цветной поток, такое разноцветье одежды. Вот обедня кончилась, все расходятся, приискатели идут гулять где-то, дети бегут вниз на бульвар за подарками, каждый берет мешочек, в нем пряники, орехи, конфеты и шоколадная бомбочка величиной с небольшой мячик, и все довольны, везде поют и пляшут. Потом запрягают две-три тройки лошадей в тарантасы, кладут несколько кусков ситца, сатина. И вот в тарантасах стоят по одному человеку, берут материю за край, бросают на землю, тройка мчится, а ситец стелется по дороге. Женщины с ножницами отрезают себе, сколь схватят. Потом догуливают всё до золотника и тогда собираются на прииск снова до будущей Троицы. Прогуляли всё, идут к купцам, берут в кредит всё зимнее: одежду, белье, валенки, рабочие сапоги, все, что нужно. И снова добыча золота, это тяжелый труд. Но они работают по-честному, а на приисках еду купить можно и вынос золота не преследовался. Купец вез золото в казначейство, получал деньги, и снова товарооборот. И снова эти трудяги мыли, копали, и снова Троица раз в году, тут уж, разойдись душа и тело! Видела я их, это беглые, ссыльные, разные, но честный народ, ведь никто тогда не слыхал о воровстве, да, было честное время.

Часто летом я ездила кататься с отцом на пароходе или до города. Если в город, то мы с ним ходили в иллюзион (кино), к знакомым, если в Керби, то я была у бабушки. Мне очень нравилось кататься на пароходе, я спала в каюте отца одна, т.к. ночью он вел пароход. Тогда был только один лоцман, второго не было. Отец спал, когда пароход стоял на разгрузке или погрузке. На пароходе у меня был хороший приятель, шеф-повар китаец, Фома Иванович. Он приводил меня к себе в буфет, сажал на скамейку, открывал дверки буфета и ставил передо мной банку с ореховой халвой, давал ложку и говорил: «Лича, ты ешь хорошо», и приносил мне чашку сваренного шоколада с молоком. Делал хорошие пирожные, всегда угощал.

Мне очень нравилось стоять на самой верхней палубе у борта, да еще когда качает пароход волнами, какая красота! А на рейде против города, там дельфины – один за другим вылетают из воды так высоко, там перевернутся и опять в воду. Как много их было. А вечером пароход идет, и от огней отсвет на воде, и вот сазаны начинают пулей выскакивать высоко, а потом опять в воду. Бывало, не рассчитают и прямо на нижнюю палубу, тут матросы их подбирают на уху. Мальчишек отец не брал на пароход, они лезли или в машинное отделение или в кочегарку, и мазались сажей, а смотреть за ними не было времени. Я никому не мешала, была сама по себе. Бывали пассажиры с девочками, но редко, зато, если ехали с мальчишками, то помощник капитана уставал от их безобразий.

В 1912 году у нас родилась еще девочка, назвали ее Валентиной, тихая, спокойная, которой я была рада. Она подросла и училась в школе на Удинске, а города Николаевска не было, город был сожжен в 1920 году. В 1930 году Валентина вышла замуж за горного техника, он работал на приисках в качестве разведчика по золоту. Так и прошла ее жизнь на разных приисках. Он был очень удачливым в разведках, у него, как говорили, хороший нюх на золото. Почти всегда попадало золото, даже самородки, это уже в советское время. Сестра почти не работала, т.к. на приисках и работы не было, и были дети и хозяйство. Она была очень добрая , хорошая хозяйка. Материально они жили хорошо, были обеспеченными людьми, он получал хорошую зарплату и премию.

Он был родом из амурских казаков. Отец его – настоящий казак, очень напоминал образ Мелехова («Тихий Дон»), очень не уважал Советскую власть за ущемление казачьих прав. А ведь амурские казаки были участниками основания и открытия Дальнего Востока еще в 19 веке. Амурский казак Ерофей Павлович Хабаров основал и заложил г. Хабаровск, красивейший город на Амуре. Теперь памятник ему стоит на привокзальной площади в Хабаровске, он в таком старинном одеянии, даже обувь на далекий старинный фасон, великолепное зрелище.

Сват жил много лет и до последнего дня своей жизни в станице Пузино, в Советское время уже называлась деревня. Как все казаки, жил хорошо, потому что они все были трудолюбивые. В память их, ушедших из жизни, была станица Поярково, отдельно станица Ерофей Павлович, даже железнодорожная станция носила это же имя Ерофея Павловича, большой им был почет. Но при Советской власти уже как-то казачество не в почете было.

Помню, что у меня была крестная Варвара Николаевна Амурская, коренная казачка, она, когда меня ругала, называла «жаража» (зараза). Жила она в Николаевске, была акушерка, очень любила лошадей. У нее был свой рысак, сама правила всегда. Все они любили пить свой сливан вместо чая. Наливают в чугун молоко, немного воды, полкирпича китайского чая, чуть посолить, еще сливочного масла, и истомить в русской печке. А когда пьют, добавляют сливки, и всю заварку съедают. Видимо им нравилось, и у них ходила молва, говорили, вот три дня ошары (это заварка) не поел, голова, ну, турсук турсуком. Я не раз бывала в этом обществе, т.к. у крестной муж был лихой казак, и все их повадки видела. По натуре они добрые, приветливые, но, как говорили, их не замай зря, народ гордый и справедливый. Мне повезло в общении с казаками, мой дед по матери был Донской казак, и нравился мне очень один молодой Амурский казак в партизанском отряде еще в 1922 году. Но он заболел тифом и умер, и уже 75 лет прошло, а я храню, как талисман его послания, бывают и такие чудеса.

Когда приезжал к нам мой зять (муж сестры) с прииска, сразу шел в магазин за халвой и вином, очень любил халву, играл отлично на гитаре и подпевал, и надо сказать, даже слушать было можно. А плясал, чудо, как хорошо, лихо и красиво, моя мама была в восторге. Вот так 35 лет муж сестры посвятил золоту, и в последний раз я его видела в Самаре, он приезжал к дочери. Я увидела у него металлические зубы и спросила, неужели ты не заработал себе не зубы и не купил даже себе золотое кольцо? Он сказал, я хочу спать спокойно, возможно он был прав по тем временам.

Да, осталась их дочь, живет в Самаре. А сын, будучи летчиком международных линий, во время одной из поездок расшибся, теперь ездит на коляске, живет в Москве. Сестра моя умерла в 1947 году, а муж ее — где-то в 60-е годы.

Вот и наступил 1914 год. Летом Германия объявила войну России, летом же у нас родился еще один ребенок, назвали его Анатолий. Летом же началась мобилизация мужчин на войну, в Сибири создавался 40-й Сибирский полк. Сколько же было тогда пролито слез матерей, жен, невест. Я видела и слышала, как голосили женщины, мне было тогда уже 8 лет. И тут же был С-Петербург переименован в Петроград. Но наш 40-й Сибирский тогда очень отличился на войне под командованием генерала Брусилова, об этом писали газеты. Была выпущена посуда – кружки, где солдат с винтовкой и на плече скатанная шинель, так крупно нарисовано, и как ленточкой опоясана вся кружка фигурками солдат, я помню, т.к. мама их купила на память.

Но вернулось мало с войны. У знакомых погибли сыновья и были оба Степаны. На Удинске пришел один Димитрий Павлов, у него было ранение в лоб, и он говорил, что у него железный лоб. Он был чуваш, но добрый, хозяйственный человек. Женился на вдове с двумя детьми и был им как родной. Почему-то его звали Митя Сюк.

Мне 8 лет и меня отвезли в соседнее село – Сергиево-Михайловское, там была церковь на всю округу, школа. Село большое и зажиточное, тоже состоящее из ссыльных, от Удинска – 18 верст. Жила я у знакомых, они содержали почтово-пассажирский станок, имели своих лошадей. Станок – это просто в доме хорошая комната, где всегда чистота. Пассажир может покушать, попить чаю, пока меняют лошадей, и снова в путь. Это было от Керби и до Николаевска.

У отца была красивая лошадь как выездная – Нирва, и мама приезжала ко мне одна. В субботу мы ехали с ней домой уже вечером, и было темно, и мне нравилось смотреть на небо, оно усеяно звездами, и как будто ты под звездным шатром.

На праздники я тоже ездила домой, ездили в кошеве, это красивые с бортами санки, два места сзади и одно впереди, а на облучке – место кучера. В санках сено, и укрываешь ноги медвежьей полостью – это медвежья шкура, подшитая красным сукном. И еще на плечах у пассажиров овчинный тулуп.

Другие части «Воспоминаний» можно посмотреть по ссылкам:
ЧАСТЬ 4:

/vospominaniya-lidii-nikandrovny-muzykovoj-sermyaginoj-chast-4/

ЧАСТЬ 3:

/vospominaniya-chast-3/

ЧАСТЬ 1:

/o-dedah-ili-zapisi-v-babushkinyih-tetradyah/

ЗАПИСКИ НАШЕЙ ТЕТУШКИ:

/zapiski-nashey-tyotushki/